Пусть приснится Рай

В пятницу 15 августа в «Саду сходящих тропок у Ирины Проценко» состоялся творческий вечер Евгения Фулерова.

Встреча вызвала неоднозначные мнения. Вот одно из них:

Петь чужие песни, петь то, что претит тебе, значит просто убивать свою душу. Вот как крестьяне, они же не пели не своих песен, они пели то, что просила душа, сердце и поэтому остались в чистоте и души своей, и своего сердца, и своего исповеданья.

“Мело, мело по всей земле во все пределы”. Мужское стихотворение, но мне в женском исполнении этот романс нравится больше. И музыкальная классика уносит в такую высоту дух мой, что иной раз под впечатлением, кажется, что вот бы уже и не вернулся назад, так бы и остался жить в тех высотах.

Русская песня, она все-таки «земляная”, как и любая народная, она рождена от земли. И разница между классикой и народностью — в одной сказке — про то, каким Иванушка бывает: ударился оземь и стал добрым молодцем, ударился другой раз и опять Иванушкой простым пареньком очнулся, который и в плясовую пустится по зову души и ее же разорвет на песне. А доброму молодцу уже мало плясовой, ему коня нужно, чтобы в небо взлететь и до оконца в высокой башне, где прячут царевну, долететь нужно, чтобы посмотреть на красоту ненаглядную хоть одним глазком, а во второй раз изловчиться и перстенек ей на пальчик надеть, ну, а уж в третий раз, так поцеловать в крепкие свежие молодые уста, что один выход у царевны есть — замуж за Ивана пойти. Классика — она из этой “земляной” народной песни и сказки – эта вот музыка Чайковского и Бородина, и Мусоргского – всё оттуда. А Бажов, и сказка народная — рядом.

Человек зачаровывается с детства. Когда еще ребенком стоит он у края свадьбы и смотрит как молодая женщина, сверкая крепкими икрами, играя маленькими туфельками на шпильке на уже утоптанной весельем земле, невольно поднимая движеньем рук платье выше круглых белых колен, отплясывает такую цыганочку, что у мальца вот-вот сердце выскочит, и, не выдержав навалившейся непонятной еще сладкой боли, он убегает куда-нибудь во дворы, чтобы через несколько минут вернуться за следующей порцией удивления перед простотой и зачарованной игрой приглашенного гармониста, без устали предлагающего все новые и новые на разрыв сердца мелодии и все новые и новые ноги выходят в круг, не выдержав напора эмоций, завлекая другие сердца в эту круговерть.

То, что Женя показал и о чем рассказал – это то, о чем душа плачет, и плач невозможно удержать внутри – хочется навзрыд. Как они это сделали с Валентином Бурым — не знаю, но на первом же рассказе расплакалась, да так, что хотела уже выходить за ворота, чтобы там нареветься всласть.

Никогда не читала ни одного рассказа Черкасова. Это из того ”второго” ряда русских писателей, которого любая другая литература, не русская, поставила бы в первый ряд. Мне это чтение напомнило и лермонтовского “Героя нашего времени” и пушкинских “Цыган” и ранние тургеневские “Охотничьи рассказы” и булгаковские тоже и нашего возлюбленного Чехова, особенно «В овраге”. И что-то из очень-очень раннего детства, когда я восьми — десятилетним ребенком ходила одна в городскую библиотеку и выбирала часа по два книги, блуждая среди полок, и находила какую-нибудь с рассказами неизвестного мне путешественника или мореплавателя, чтобы потом, придя домой, усесться у себя в комнате на большом пружинном диване и предаваться мечтам.

Что-то вынималось из памяти в этот с Женей вечер, такое забытое, как лазанье по чердакам у подружек, у которых были свои дома, где было столько волшебных вещей в виде старых сундуков, довоенных журналов, резных этажерок, старых еще с “ять” книг. И как все по ощущениям забытое и страшно родное, оно вызывало боль, ту, о которой писал со сладострастием Федор Михайлович, каждый раз вызывая во мне любовь к своим текстам. Так же, всё вместе и сразу вмещалось в сердце, как в сюжете у Жени – и песня про любовь, и чудные фото лосей, особенно того у воды, у которого из плоских у оснований рогов, как из чаш, выливалась серебряная вода.

Какое-то путешествие проделывала душа на этой встрече, летала она и это правда, летала и туда на север в Сибирь, где крепость воздуха и чистота его — заодно, где душа разливается и резвится так, как только пожелает.

Об Ирининых работах – это отдельно. Сейчас моя любимая – это “Домой” с чудно развевающейся от сопротивления воздуху зеленой лентой листка. Размытые от слез глаза, спрятанное за высоким воротником лицо, на котором видишь глубочайшую растерянность и одновременно надежду на иное будущее, к которому, наверное, вот этим скольжением по воде быка-великана с ней на спине, движению которого она почему-то доверилась, он ее перенесет…

Бай-бай-бай, пусть приснится Рай!
Вырастешь большая, будешь, как и мать,
Колыбель качая, песни напевать.
Бай-бай-бай, пусть приснится Рай!

Красавицу взлелею, выращу такой,
Чтобы в целом мире не было другой!
Бай-бай-бай, пусть приснится Рай!

Скуки ты не бойся, скуку разгоню,
Ты не беспокойся, баюшки-баю.
Бай-бай-бай, пусть приснится Рай!

(5 голос, оценка: 5,00 из 5)

Загрузка...

Читайте ещё по теме:

У Сумах у «Саду стежинок, що сходяться» звучали українські пісні

О портретах и цветах Ирины Проценко

В Сумах открылась выставка «Цветы и люди»

В «Саду сходящихся тропок» — Яна Шифрина

В «Саду сходящихся тропок» — Оксана Скоробагатская

14 вересня — 105 років явлення Августовської Божої Матері