Удачная кремация, или Как разбогател поэт Роберт Уильям Сервис

Автор: Игорь Касьяненко · 01.03.2023

Роберт Уильям Сервис (Robert William Service) родился в Англии в семье шотландского банкира, писал на английском, сделал себе имя на описании событий, происходивших в Канаде, был женат на парижанке, жил в Монако и завершил жизненный путь во Франции на 85-м году жизни.

В целом, он был типичным человеком свободного мира и в этом смысле похож на одного из трёх знаменитых братьев Канетти – лауреата Нобелевской премии по литературе Элиаса Канетти.

Сервис и Ленин

Кроме всего прочего, герой нашего повествования знаменит ещё и тем, что был абсолютно игнорируем в СССР. Это случилось после его визита в 1937 году, под впечатлением которого поэт создал нетленку с названием «The Ballad Of Lenin’s Tomb», где с изрядной долей амикошонства высказался в отношении мавзолея основателя «первого в мире государства рабочих и крестьян»:

Там, где лежит Ленин, красное знамя развевается, а крысино-серые рабочие ждут,

Чтобы ступить во мрак могилы Ленина, где товарищ покоится.

Они медленно изучают его лицо, такое усталое, но такое твердое;

В течение многих лет они изо всех сил старались спасти его от червя.

Кремлевские стены мрачно-серые, а Могила Ленина красная,

А паломники из Кислых земель… (pilgrims from the Sour Lands — Sourlands — регион в американском штате Нью–Джерси — как эти паломники вообще сюда попали? )))

…говорят: «Он спит и не мертв».

Перед их глазами в мире он лежит, символ и знак,

И, проходя мимо этого стеклянного купола, они видят Божественного Бога.

Врачи засыпают его дурманом, потому что, если он рассыпается в пыль,

Так рухнет их вера и надежда, рухнет весь комбинат.

Ясно, что после эдаких пассажей о существовании «Юконского барда» в стране Советов тут же «забыли».

Юконский банкир

Несколько слов о том, почему Сервиса прозвали Юконским бардом. Собственно, здесь и кроется тайна его внезапного богатства.

Несмотря на то, что Роберт Уильям рос артистичным ребёнком, музицировал на пианино, много читал и с детства сочинял стихи, после окончания школы ребёнок из семьи банкира был обречён на работу в банке.

Не лучшая, надо сказать, служба для романтика. И душа юного Сервиса, не выдержав канцелярской рутины, увлекла его — «на волю, в пампасы!» — ну вот примерно так. В итоге, Сервис в возрасте 21-го года оказался в Америке, где искал себя в разных профессиях, был сельхозрабочим, продавцом и, естественно, ковбоем, пытался публиковать свои стихи в периодике и влюбился в девицу Констанс МакЛин. Увы, возлюбленная хотела замуж за кого-то обеспеченного, что мало совпадало с образом бродячего поэта.

И тогда Сервис опять устроился в банк – благо рекомендации с предыдущей банковской работы у него были отличные.

Осенью 1904 года банк отправил его в свой филиал в Уайтхорсе в Юконе. Вот тут–то всё и случилось.

Юконский бард

Молодой банкир оказался в краях, где ещё совсем недавно бушевала знаменитая «Клондайкская золотая лихорадка». После её пика минуло уже десять лет и грубая реальность как раз стала обрастать легендами и мифами. Вскоре их удачно воплотили в литературную форму Джек Лондон и другие.

В этом смысле повезло и Сервису. Наслушавшись рассказов бывалых старателей, он сочинил два стихотворения, которые кардинально изменили его судьбу.

Первое называлось «Расстрел Дэна МакГрю». В нём речь о фатальной разборке в юконском салуне.

Интересно, что Дэн МакГРю реально существовал. Только звали его Уильям. Он и Сервис были на ножах и после одной из стычек Роберт вроде бы сказал: «МакГрю, когда-нибудь я тебя убью». И убил. В стихотворении.

Попутно заметим, что подобное сведение счётов с обидчиками не редкость для литераторов. Например, герой рассказа «Последнее дело Холмса» Артура Конан Дойля негодяй и одновременно профессор математики Мориарти назван так в честь одноклассников Артура братьев Мориарти, которые в школе травили будущего писателя за нелюбовь к математике.

Но вернёмся к Сервису. Мы не будем подробно останавливаться на «Расстреле Дэна МакГрю», скажем только, что по легенде, когда Роберту Уильяму в голову пришли его первые строки, он буквально бегом отправился в свой банк, чтобы их записать, где сам чуть было не был застрелен, так как его приняли за грабителя.

А несколько недель спустя, банкир-стихотворец услышал от некоего шахтёра Доусона историю о том, как во времена «золотой лихорадки» человек кремировал своего приятеля.

Целую ночь Сервис гулял в лесу, а на утро баллада была готова. Называлась она «Кремация Сэма МакГи» Эти два стихотворения и сделали Роберта Уильяма Сервиса Юконским бардом — самым знаменитым поэтом того времени и места.

Слава и богатство

Далее последовало ещё несколько стихов, навеянных рассказами ветеранов «золотой лихорадки». В конце концов их набралось на небольшую книгу, которую Сервис назвал «Песни закваски» (Songs of a Sourdough — имеется ввиду житель Юкона) и намеревался издать за свой счёт, чтобы дарить друзьям на Рождество.

Однако книга ещё на этапе чтения гранок так понравилась издателю Уильяму Биггсу, что он запустил её в продажу, да так успешно, что к 1917 году на предприятии было заработано более 100 000 долларов (равняется примерно 2,8 миллионам долларов в нынешнем эквиваленте).

Внезапно став известным писателем и богатым человеком, Сервис купил себе енотовую шубу, женился на Констанс Маклин, а затем написал ещё одну книгу стихов и роман «Тропа ’98», который тоже сразу же стал бестселлером.

Роберт Сервис и Жермен Бургуан

Далее последовал переезд во Францию, где он по пути потерял Маклин и женился на молодой и состоятельной парижанке Жермен Бургуан, с которой счастливо прожил до конца своих дней в почёте и достатке.

За Маклин, к слову не переживайте. В 1915 году она вышла замуж за Лероя Гранта, геодезиста и железнодорожного инженера из Принца Руперта.

Дальнейшая жизнь Роберта Уильяма Сервиса также была интересна и насыщена событиями, так как он был человеком деятельным и неравнодушным.

И креативным. В частности, заведя роман с Жермен, Сервис, считавшийся к тому времени самым богатым писателем Парижа, долгое время изображал из себя бедного парня. И только спустя год после свадьбы открыл своё состояние супруге. В отместку она пережила его на 31 год и умерла в возрасте 102-х лет.

Но мы тут остановимся и вернёмся к первым стихам, в общем-то перевернувшим жизнь Роберта. В чём же была их тайна? Давайте разберём один из них.

Кремация Сэма МакГи. Краткое содержание

Прежде чем дать балладу на языке оригинала, вспомним, что поэзия непереводима и поэтому просто перескажем содержание в прозе. В случае Сервиса – это кратчайший путь к пониманию, потому что его стихи хотя и очень музыкальны, но вполне нарративны, а значит, смыслы от нас не ускользнут.

Итак, некая пара старателей движется на собачьих упряжках в районе полярного круга. Один из них родом из южного штата Теннесси. И он постоянно мёрзнет. По ходу холод становится его кошмаром, и он даже признаётся второму – назовём его Рассказчик – что боится умереть, потому что сама мысль о ледяной стуже могилы пугает его пуще смерти. И тогда МакГи берёт с Рассказчика слово, что если всё же он не выдержит, то тот его кремирует. После чего таки умирает.

Рассказчик, помня об обещании товарищу, тащит тело до места, где можно произвести кремацию и так доходит до озера Лебарж (Лаберже), где обнаруживает заброшенное во льдах паровое судно с рабочим котлом и остатками угля. Он выламывает несколько досок с палубы, добавляет уголь и вскоре котёл разгорается жарким пламенем, куда Рассказчик и отправляет тело МакГи. Через некоторое время, решив, что тот уже приготовился («I guess he’s cooked, and it’s time I looked» ), он открывает дверцу топки. Далее буквальная цитата:

И там сидел Сэм, прохладный и спокойный, в самом сердце грохота печи;
И у него была улыбка, которую можно было видеть за милю, и он сказал: «Пожалуйста, закройте эту дверь.
Здесь хорошо, но я очень боюсь, что ты впустишь холод и шторм —
С тех пор, как я уехал из Пламтри в Теннесси, мне впервые стало тепло».

Всё, занавес.

Кремация Сэма МакГи. Поэтические достоинства

Казалось бы, на первый взгляд, перед нами просто страшилка с элементами мистики. Но нет. На самом деле тут виртуозно передаётся ощущение смертельного холода – такого, от которого невозможно отогреться у огня, который пробирает, что называется, до мозга костей. Холода, в сравнении с коим даже смерть не так ужасна.

А кроме того, в стихотворении звучит завораживающая музыка. Мы далее приведём его на языке оригинала, чтобы вы оценили ритмику и мастерскую рифмовку.

Сочетание грубой жизненной правды, которая стоит за, казалось бы, фантастическими сценами, с высокими чувствами и музыкой слов в нашей традиции свойственно многим песням Высоцкого. И не только. Оно также есть, например, в «Балладе о ласточке» Евгения Евтушенко. Но сейчас уже так не пишут. В наши времена почему-то повествовательная поэзия считается второсортной, в отличие от потоков сознания, изложенных свободным стихом. Впрочем, это было уже и сто лет назад. Тогда как раз расцветал сюрреализм. И в поэзии, в том числе.

Читайте об этом подробнее: в нашем разборе удивительного стихотворения Гарсиа Лорки «Маленький венский вальс»

И тут Сервис со своими классическими балладами. Да ещё пользовавшимися такой всенародной популярностью. Понятно, что это бесило высоколобых снобов. Они его называли апологетом Киплинга и вообще не поэтом. На что автор скромно отвечал, что я, мол, и не занимаюсь поэзией. Я пишу стихи.

Читаем и слушаем

Нам осталось только привести обещанный текст стихотворения и пригласить вас одновременно послушать его музыку из уст носителя языка оригинала. Мы выбрали для этой цели чтение известного певца-баса Джеффа Кастеллуччи. Тембр Джеффа прекрасно сочетается с атмосферой текста.

The Cremation of Sam McGee

BY ROBERT W. SERVICE

There are strange things done in the midnight sun
By the men who moil for gold;
The Arctic trails have their secret tales
That would make your blood run cold;
The Northern Lights have seen queer sights,
But the queerest they ever did see
Was that night on the marge of Lake Lebarge
I cremated Sam McGee.

Now Sam McGee was from Tennessee, where the cotton blooms and blows.
Why he left his home in the South to roam ’round the Pole, God only knows.
He was always cold, but the land of gold seemed to hold him like a spell;
Though he’d often say in his homely way that «he’d sooner live in hell.»

On a Christmas Day we were mushing our way over the Dawson trail.
Talk of your cold! through the parka’s fold it stabbed like a driven nail.
If our eyes we’d close, then the lashes froze till sometimes we couldn’t see;
It wasn’t much fun, but the only one to whimper was Sam McGee.

And that very night, as we lay packed tight in our robes beneath the snow,
And the dogs were fed, and the stars o’erhead were dancing heel and toe,
He turned to me, and «Cap,» says he, «I’ll cash in this trip, I guess;
And if I do, I’m asking that you won’t refuse my last request.»

Well, he seemed so low that I couldn’t say no; then he says with a sort of moan:
«It’s the cursèd cold, and it’s got right hold till I’m chilled clean through to the bone.
Yet ’tain’t being dead—it’s my awful dread of the icy grave that pains;
So I want you to swear that, foul or fair, you’ll cremate my last remains.»

A pal’s last need is a thing to heed, so I swore I would not fail;
And we started on at the streak of dawn; but God! he looked ghastly pale.
He crouched on the sleigh, and he raved all day of his home in Tennessee;
And before nightfall a corpse was all that was left of Sam McGee.

There wasn’t a breath in that land of death, and I hurried, horror-driven,
With a corpse half hid that I couldn’t get rid, because of a promise given;
It was lashed to the sleigh, and it seemed to say: «You may tax your brawn and brains,
But you promised true, and it’s up to you to cremate those last remains.»

Now a promise made is a debt unpaid, and the trail has its own stern code.
In the days to come, though my lips were dumb, in my heart how I cursed that load.
In the long, long night, by the lone firelight, while the huskies, round in a ring,
Howled out their woes to the homeless snows— O God! how I loathed the thing.

And every day that quiet clay seemed to heavy and heavier grow;
And on I went, though the dogs were spent and the grub was getting low;
The trail was bad, and I felt half mad, but I swore I would not give in;
And I’d often sing to the hateful thing, and it hearkened with a grin.

Till I came to the marge of Lake Lebarge, and a derelict there lay;
It was jammed in the ice, but I saw in a trice it was called the «Alice May.»
And I looked at it, and I thought a bit, and I looked at my frozen chum;
Then «Here,» said I, with a sudden cry, «is my cre-ma-tor-eum.»

Some planks I tore from the cabin floor, and I lit the boiler fire;
Some coal I found that was lying around, and I heaped the fuel higher;
The flames just soared, and the furnace roared—such a blaze you seldom see;
And I burrowed a hole in the glowing coal, and I stuffed in Sam McGee.

Then I made a hike, for I didn’t like to hear him sizzle so;
And the heavens scowled, and the huskies howled, and the wind began to blow.
It was icy cold, but the hot sweat rolled down my cheeks, and I don’t know why;
And the greasy smoke in an inky cloak went streaking down the sky.

I do not know how long in the snow I wrestled with grisly fear;
But the stars came out and they danced about ere again I ventured near;
I was sick with dread, but I bravely said: «I’ll just take a peep inside.
I guess he’s cooked, and it’s time I looked»; … then the door I opened wide.

And there sat Sam, looking cool and calm, in the heart of the furnace roar;
And he wore a smile you could see a mile, and he said: «Please close that door.
It’s fine in here, but I greatly fear you’ll let in the cold and storm—
Since I left Plumtree, down in Tennessee, it’s the first time I’ve been warm.»