Денис Радионов (Родион Денисов). Морячок

Автор: конкурс · 21.01.2016

Не знаю, откуда я помню этого морячка. Наверно вычитал где-то.

Морячок этот жил в России, в начале ХХ века, а значит хватанул от жизни прилично… Был он из простых ребят, которым ничего не светит, но если расслабишься – и вовсе в порошок сотрет. И хорошо помнил, чего ему матросская школа стоила. Как голодный жрать не мог, потому что губы разбиты в лохмотья, как ссадины на руках и ногах от соленой воды месяцами гнили и не рубцевались, а фельдшер полупьяный вечно, с мордой разъеденной, ржал, что против ветра ссать не надо.

И хоть ничего он не понял про машину, к которой был приставлен, но уж так не моглось ему ночными приборками заниматься с рожей разбитой, что все действия свои, каждый пунктик и каждую запятую боевого наставления он крепко вызубрил. А как человек основательный был даже согласен, что если бы его не били, никогда бы он так свою морскую профессию не преодолел.

Офицеров, которым все, о чем он даже мечтать не мог, было просто так, без усилий предоставлено, ненавидел, конечно, люто. Но втихую – про себя, потому что понял: корабль – машина из железа и мяса. И если шестеренки на колеса зубами скрипеть будут, это еще работе не помеха, а вот если вразнос пойдут – не будет корабля. А жизнь свою, он сам того не заметив, мерил на пятом году службы уже не святками и рождеством, а походами и стоянками, и что свою рожу брить, что машину полировать – ему все одно было.

А дальше и вовсе гонору стало поменьше. Стал матрос третьей статьи, но кулаками махать не любил: больше чем надо, что б не борзели, молодых не пинал. А, когда самому доводилось гнуться, только усмехался одной стороной рта да сплевывал на сторону: мол другого и не ждал, чем удивить решили? И ни свои братки, ни офицеры, кто не дурак, за предел этой улыбки заходить не торопились: кто службу знает, всегда найдет как съехать пока на вилы не напоролся.

Корабль, на котором служил этот матросик ушел под воду с работающими машинами. Кажется при Цусиме. Не помню точно.

Покореженные взрывами переборки и машины оставили ему кусок пространства в четыре квадрата, откуда деться было некуда. Вода поднималась быстро и он промаялся напоследок всего несколько минут. Почему-то в прыгающей, судорожной череде воспоминаний ему потеплело от мысли о ночной улице, заснеженной, тихой, с гудением желтого фонаря и черной, будто обгорелой деревянной стеной соседского дома, на которой чуть повыше, чем можно дотянулся, горело окно, неплотно завешенное красной бархатной тканью, с золотыми кистями и бахромой.

Воздуха был один глоток, холодная вода сводила ребра и дых, но несколько секунд были еще его. Можно было забыться, глушить тоску в истерике, до последних судорог рваться о куски железа, дав последний выход злобе и бессилию. Растянуть последний глоток, словно засыпая, загородившись от себя и своей тоски этим малым, последним запасом. Раствориться в воспоминании, уйти хоть на несколько последних секунд из ледяной воды под гудящий фонарь у источающего тепло окна. Вместо этого, он криво усмехнулся одной стороной рта и потратил последний воздух, чтобы в воду выплюнуть комок слюны и спекшейся крови.

Читать другие миниатюры, участвующие в конкурсе «Колибри» 2015