Крестины

Посвящается Леше Колтакову

Леха – друг. Мы с ним когда-то в деревне жили, местность корректировали.

Сижу на табуретике возле летней печки, дровишки подкладываю, говорю:

— Все здорово, только пьем многовато.

— Так хорошо ведь, – отвечает.

— Леха, а ты крещеный?

— Нет.

— Так надо бы.

Леха молчит. Потом спрашивает:

— А что, Бог есть?

— Ну, ты же есть? Ты же откуда-то взялся?

— Меня родители родили.

— А их?

— Их – их родители.

— Ну, это понятно. Я про первых родителей спрашиваю.

— Что ты спрашиваешь? Тебе же в школе рассказывали про зарождение жизни из неживой материи.

— Леха, ну ты же нормальный мужик, здраво рассуждаешь, и ты поверишь, что из этой кочерги может когда-нибудь жаба родиться?

— Там же миллионы лет процесс шел.

— Э-э, брат, так ты глубоко верующий человек. Любой религиозный фанатик тебе в подметки не годится. Верить, что из кочерги родится жаба, пускай через миллион лет – это надо быть очень стойким и преданным делу народного образования человеком. Куда там большевикам с их верой в светлое будущее?!

Леха замолчал. Потом сказал:

— Может, инопланетяне?

— Если ты что-то сознательно делаешь, ты же понимаешь, что ты делаешь? Оно для тебя объяснимо и логично. Если инопланетяне нас сочинили, то мы для них должны быть объяснимы и логичны. Значит, они в нас должны были вложить мозги, подобные своим, может, послабее. Свою собаку ты воспитываешь так, что бы она тебя понимала, а ты ее. То есть своими мозгами мы можем в какой-то мере предполагать задумки инопланетян. Скажи, зачем мы им сдались? Вон у бабы Тани куры, так она с них яйца собирает. А инопланетяне что с нас собирают? Сколько помершего за всю историю народа они уже проморгали! Да и вообще… А инопланетян тогда кто создал?

— Чайник кипит, – и Леха начинает заваривать чай, – ты такой самодовольный сидишь, как будто знаешь, откуда мы взялись.

— Бог создал.

— Да ты же сам только что спрашивал, откуда инопланетяне взялись! Говори теперь, откуда Бог взялся.

— Леха, ты некрещеный. Не могу я тебе открыть эту тайну.

— То-то, умник.

После чая ушли в лес карту рисовать, Леха – на свой кусок, я – на свой.

Вечером нажарили картошки, набили яиц, нарезали сала, достали бутылку, сидим.

Теперь начал Леха:

— Ты точно уверен, что Бог есть?

— А то?!

— Почему?

— Совесть.

— Что совесть?

— Откуда совесть взялась? И где она живет? В теле свободного места нет – мышцы, кровь, желудки, пузыри… В мозгах её тем более быть не может, мозги её мигом выдворят, она жить мешает, из-за нее – подлой приходится себе во вред поступать. Совесть, Леша, – это Бог в нас. Интересно, у Дарвина совесть была?

— Про Дарвина – не знаю, но у тебя ее нет, ты себе больше налил.

— Нет, это именно и есть проявление моей совести. У тебя, Леха, сердце слабенькое. Вот же натура человеческая – больше — меньше! Ну, хочешь, я от себя отолью?

— От себя отливать не надо, лучше мне долить. Если ты будешь пить больше меня, то и у тебя сердце станет слабеньким. Я за тебя беспокоюсь, мне уже терять нечего.

— Пусть будет по-твоему. Доливаю. Бог и это видит. Поехали.

Закусили и я продолжаю:

— Кроме того, Леха, посуди сам. Ладно, у наших родителей жизнь исковерканная, но были же деды и бабки, а у них – свои деды и бабки. У нас тысячи предков во все стороны, и все верили, что Бог есть. Они что, все дураками были? А мы умные, да? У нас образование, да?

— А они откуда знали?

— Так Он им сам сказал.

— Кто?!

— Бог. Что ты уставился на меня? Иисус Христос. Нет, ну, твои предки с Ним лично вряд ли были знакомы, не похоже, что они у Красного моря жили. Нос у тебя не загнут, глаза прямые.

— А если это просто легенда?

— Просто легенды – в Древней Греции. Все знают про Крит и Минотавра. Никто не возражает, и никому от этого ни холодно, ни жарко. А тут вся история перевернулась, человечество разделилось. От просто легенды такого эффекта не будет. Он точно приходил, иначе спустя две тысячи лет мы бы серьезно с тобой на эту тему не говорили.

— Это же был Его Сын.

— Сын – это и есть Он.

— Разве это одно и то же?

— Да, хотя отличия есть. Но об этом меня не спрашивай, сам в этом ничего не понимаю. Да и не обязательно, какая тебе разница, на каком расстоянии от нас Солнце? Главное – чтобы оно светило.

— А другие религии, например? Ты признаешь своего Бога, они – своего…

— Слушай, кто тебе роднее – я или другие? Может, тебе сейчас вместо картошки с салом банан дать?

— Банан не хочу. Если чай заваришь, ты будешь роднее.

Завариваю чай и говорю:

— Леша, в этом деле думать бесполезно. Не будешь же ты изучать все философии мира, чтобы своим умом до истины дойти? Во-первых, времени нет, нам надо карту рисовать, во-вторых, мы – не мыслители, в-третьих, вспомни институтские предметы. Эти философы всю свою жизнь думали, друг друга изучали, но все равно разбрелись в разные стороны.

— Озадачил ты меня. Ну, хорошо, предположим, я с тобой соглашаюсь – Бог есть. Но мне то, что? Мне свою жизнь самому жить.

— Как самому?! Да ты что?! Нас уже трое будет — ты, я и Он посреди нас.

— Ну, это ты с Ним знаком, а меня он не знает.

— Мы тебя окрестим и Он тут же с тобой познакомится.

Через несколько дней, когда я уже забыл про разговор, Леха меня огорошил:

— Что надо для того, чтобы покреститься?

— Оп-па! Уверовал что ли?

— Не знаю, но нутром чувствую, что креститься надо.

— О! Это именно оно! Если нутром чувствуешь, то это оно! Значит так! Для этого надо, для этого надо… Значит так, для этого надо идти в церковь, уметь креститься и знать «Отче наш». Это самая главная молитва, сейчас я ее тебе напишу.

— Ты что, на память знаешь?

— С четырех лет! Прабабушка меня выучила. Пока мама, бабушка на работе были, она занималась моим образованием. Все время пугала, что в угол коленями на горох поставит. С угла не выходил, но без гороха. «Отче наш» от зубов и сейчас отлетает. Правда, другого ничего не помню. Мама долго мучилась, чтобы я стишки про космонавтов выучил, но методики обучения не знала. Не сумел я про космонавтов. Я хоть в свое время «Отче наш» на слух учил, но тебе большими печатными буквами напишу. Учи, готовься, завтра пойдем в церковь.

На следующее утро разрезаю полбатона вдоль, изрядно намазываю маслом, вареньем, пью чай на летней кухне, вспоминаю кадры из фильма  «Девчата». Леха идет ко мне с явным намерением присоединиться.

— Э-э, брат, тебе, пожалуй, следует воздержаться, – говорю ему.

— Почему это?

— А вдруг тебе нельзя с утра кушать? Точно не знаю, какие там требования, но как твой просветитель, я настоятельно не рекомендую. Кроме того, это пойдет по разряду испытания, что тебе дороже – булка с маслом или крещение?

— Ладно, допивай чай, пошли в церковь.

— О-о, видишь, ты заспешил. Тоже нельзя. Я могу случайно подумать, что ты влеком не тягой к очищению, а желанием побыстрее вернуться и нажраться булки.

Во двор зашел Дмитро. Как всегда в рваной майке, трусах, галошах и коромыслом. Дмитро – бывший учитель физики и математики в местной школе, ему восемьдесят лет, он запросто тягает на плече любые бревна, ежедневно ходит через меня далеко вниз к озеру за водой для полива огорода, воду с колодца не признает. У него за всю предыдущую жизнь на книжке накопилось двадцать пять тысяч рублей, которые демократия очень быстро реформировала в ничто. Поэтому Дмитро ворует в лесу дубы и снимает электричество со столба мимо счетчика.

— Здрасьте, Дмитрий Андреевич.

— Здравствуйте, ребята. Женя, я за водой.

— Пожалуйста, пожалуйста, Дмитрий Андреевич.

Дмитро почапал вниз.

— Через пару часов это будет твой бывший друг, – говорю Лехе, – атеист редкий. После потери сбережений, он мечтает только о расстрелах. Недавно объяснял, как надо бороться с колорадским жуком. В первый год запретить садить картошку: кто посадит – тех публично расстреливать. Во второй год никто не посадит, и жуки навсегда подохнут с голоду.

— И это он каждый ден ходит за водой?!

— Причем по несколько раз в день и на самые благородные цели. В прошлом году он вымерял идеальный прямоугольник три на пять метров, огородил веревкой и посадил пшеницу. Регулярно поливал и гонял птиц. Как заорет бешеным голосом: «А-тя-тя-тя!» – так даже с моего огорода воробьи улетали. Взвесил урожай, пересчитал как математик на все поля страны и начал писать письма начальникам о том, сколько надо собирать пшеницы в год. Естественно, кто норму не тянет, расстреливать. За страну болеет, все надеется, что она окрепнет и двадцать пять тысяч ему вернет.

— Ну что, идем?

— Пойдем.

До церкви километра два через Замковую гору. Село старинное, казацкое, разбитое на сотни. Посреди села – большая залесенная гора. Раньше, до крещения Руси, на ней был деревянный замок и пятикилометровый подземный ход к реке. Местами, если срезать землю, по цвету видно, что здесь стояли столбы ограды замка. Подземный ход закапывал Дмитро, еще когда в школе работал, чтобы дети не лазили.

На склоне Замковой горы церковь. Колокольню перед войной разрушили, Церковь отстояли тетки. То ли четыре их было, то ли шесть. Заперлись в церкви, месяц молились и голодали. Пока район решал в области, что с ними делать, война началась, уже не до церквей стало.

Идем, лето, солнце, птички, я про священника рассказываю.

— Не боись. Нормальный мужик. Он на Пасху, если в корзинке бутылку увидит, кулаком погрозит, но все равно побрызгает. Ха! Я ему говорю: «Батюшка, на меня брызните!». Он отвечает: «Брызнуть сан не позволяет, но окропить могу». Прошлым летом весь сезон помощником комбайнера проработал, барабаны прочищал и железяки смазывал. Все вырученное на ремонт храма пустил. Денег у него нет, в церковь почти никто не ходит.

На Замковой горе замолчали. Леша – как «вещь в себе», и я перестал болтать, чтобы ему не мешать настраиваться.

Пришли.

— Когда заходишь в церковь, перекреститься надо. А тебе – не знаю, ты же еще не крещенный. А давай-ка крестись на всякий случай.

На улице – жарища, в церкви – прохладно, темно, пустынно. Икон мало и все как не писаные-рисованные, а малеванные. Наверное, местных мастеров прошлого собирали по домам. На стенах местами штукатурка отвалилась, хотя в целом чисто. Доски на полу недавно красили, но жутко скрипят и прогибаются.

По храму в одиночестве идет с ведром отец Николай и поет вслух что-то религиозное.

— Здрасьте, батюшка. Мы креститься.

— Здравствуйте, здравствуйте. Так ты же крещенный.

— Не-е, не я, друг мой не крещенный.

— А-а. Хорошее дело. Конечно, окрестим. Сейчас хотите?

— Ну да. Из-за этого и пришли.

— Как звать? – обращается отец Николай к Лехе.

— Алексей.

— Символ веры, конечно, знаете, Алексей?

Леха растерялся и посмотрел на меня, как на предателя.

У меня голова слегка уехала в плечи.

— Он знает про Бога-Отца и Бога-Сына, – говорю.

— А Духа Святаго? – отец Николай смотрит на меня. – А ты Символ веры знаешь?

— Ну да, – отвечаю неуверенно.

Вижу, отец Николай понял, что я соврал. Эх, думаю, сейчас прогонит. Надо было врать нагло.

— «Отче наш»?

— Да! Да! – заорали мы с Лехой в один голос на всю церковь.

Отец Николай ухмыльнулся, пошел в служебное помещение и вышел оттуда с цинковым тазиком. Шайка – точь в точь, как в общественной бане.

— Крестик, рубашка, простынь есть?

Я сразу повеселел. Значит, состоится.

— Ничего у нас нет. Кроме грехов. Грехов валом.

— Один Бог безгрешен, – отец Николай на ходу начал беседу. – Ты крещаешься не ради традиции, потому что так принято, и не ради того, чтобы не болеть или жить лучше. Ты крещаешься ради спасения. Земная жизнь – это только часть, которая заканчивается, когда мы умираем. Но наша жизнь продолжается. Жизнь – вечная. Задача в этой жизни – спастись ради жизни вечной.  С крещением ты становишься на путь своего спасения. Это не простое действие, это таинство. Таинство, потому что в крещении на человека невидимым образом действует благодать Божия. Сам Господь Иисус Христос научил апостолов крестить людей. Это новое рождение, без которого нет дороги в Царствие Божие. Креститься надо искренно, с верою. Без этого бесполезно, без этого таинство превратится в театральное действие. Понимаешь, о чем я говорю?

Леха закивал головой.

— Так, Алексей, крестик есть в лавке, простынь найдем, – отец Николай задумался, – вот что, ты примерно моей комплекции, я дам тебе свою рубашку. Специально заказал, хочу в монастыре пожить. Сможете в течение месяца пошить такую же?

— Конечно, сможем.

Отец Николай вынес рубашку и начал крещение. Около часа длилось.

Леха был раздет, в простыне. Отец Николай читал молитвы, дул на него, держал руку на лехиной голове.

— Отрицаеши ли ся сатаны?..

— Отрекаюсь.

— Отреклся ли еси сатаны?..

— Отрекся.

— И дуни, и плюни на него.

— Сочетаваеши ли ся Христу?

— Сочетаюсь.

— Сочетался ли еси Христу?

— Сочетался.

— И веруеши ли Ему?

— Верую.

Тут же я узнал, что такое Символ веры. Его Леха вслух читал. Крестили воду,  мазали Леху елеем, у меня в руках горела свеча.

— Крещается раб Божий Алексий во имя Отца – и вода на Алексия. – И Сына – и вода. – И Святаго Духа – и вода. – Аминь.

Новокрещенный облачается в белоснежную рубашку до пят. Я смотрю на него, открывши рот. Совсем другой человек передо мной. Вижу – и не узнаю. Был нормальный друг Леха, а теперь стоит недосягаемый Алексий.

Вот что такое торжественность! Это не принятие конституции и не открытие памятника. Это просторная церковь, эхо «Верую» от всех стен, и Алексий посередине храма в ослепительной на фоне полумрака рубахе.

Отец Николай поздравил нас. Рассказал, что прощаются все грехи, совершенные человеком до Крещения, и что к новопосвященному приставляется Ангел Хранитель.

— Батюшка, так у нас что сегодня – именины или день Ангела?

— День Ангела – это и есть именины, день памяти святого, имя которого человек носит. Первый же праздник в честь Алексия после дня рождения и будет днем Ангела. Накануне надо обязательно исповедоваться и причаститься на литургии.

Леха, или Алексий, я уже сам не знаю, кто он теперь такой, достает деньги.

— Это не обязательно, – говорит отец Николай.

— Так это… – мы в растерянности.

— Если есть желание, можете пожертвовать, ящик у стены, – отец Николай разворачивается и, не глядя на процедуру пожертвования, уносит Евангелие и крест.

— Зачем он так? Вот же искушение, – говорю.

Леха смотрит на меня с укором.

Выходим из церкви и зажмуриваем от солнца глаза. Напротив паперти растет шелковица в несколько обхватов. Внутри уже пустая, рядом охранная табличка с возрастом – триста лет.

— Это же сколько она крещенных видела?! – говорит Леха.

— Эх, раб Божий Алексий, как я тебе завидую! Всю жизнь делал, что хотел, а сейчас идешь чистый и светлый, все тебе прощено. А я, сколько ни старался, за мной вагон и маленькая тележка по-прежнему тянется. Ты хоть попроси жену и для меня такую же рубашку пошить. Буду в ней перед сном вышивать по дому. Приглашу гостей, тайно вырублю пробки, зажгу подсвечник, и пойду в рубашке с подсвечником мимо них в свою комнату. Они обомлеют.

— Так, может, тебе еще и колпак пошить?

— Лучше не колпак, лучше угости сегодня папу хорошим вином. Я ж тебе теперь крестный папа.

— Ты не о вине, а о своем спасении думай.

— Быстро ты, однако, помудрел. Жаль, отец Николай тебе про фарисеев не рассказал. Сегодня по случаю праздника можно.

Через два года Леха умер. Сердце.

В записках о упокоении живет.

Про автора: «Культурный остров» в Сумах представляет лауреатов 2015 года. Евгений Фулеров

Ещё эссе Евгения Фулерова

(оценок ещё нет)

Загрузка...

Читайте ещё по теме:

Остап Вишня. Время и судьба

Иван Зеленцов. Стихи

Цензура — необхідний запобіжник чи ворог свободи слова?

Найден союзник многовековому литературному методу реализму

К годовщине со дня рождения А.П.ЧЕХОВА

Почему славяне лучше всех понимают творчество выходцев из Латинской Америки