Смерть как жизнь
В памяти осталось светлое лицо Софьи Андреевны. Ее младший сын Саша был моим дружком по двору. С шести лет я стучал в их дверь на третьем этаже и всегда хотел, чтобы ее открыла Софья Андре
евна. Открыв дверь, она всегда тихо улыбалась, глядя на меня. Именно тихо. На ее лице была спокойная улыбка, едва намеченная уголками рта, и освещенная высоким лбом с небольшими тоненькими морщинками.
Каких только глупых дел мы не творили с Саней, но ее глаза в таких случаях наполнялись не более чем огорчением. Гневом сверкали глаза папы, уж и не помню его имени. Папа намеревался направить Сашу по своим стезям силы и власти, но чадо училось так, что хуже некуда, и никаких способностей к повиновению не проявляло. Возможность получения для сына последующего за школой образования даже папа при своих могущественных связях не рассматривал.
Когда Александр захотел пойти на работу водителем в контору, где работал отец, то получил жесткий отказ от родителя со словами: «Не позорь меня! Меня всю жизнь возили. А теперь мой сын будет кого-то возить? Никогда!» Потыкавшись, помыкавшись, заблудший сын оказался в далекой Одессе, где устроился водителем грузовика.
Моя семья жила в двухэтажном доме без удобств. Увы, дом пошел на снос. Это я сейчас пишу «увы», а тогда мы все радовались − заживем, как люди − с ванной и белой керамической вазой с водяным бачком. Так и живем до сих пор − бачок есть, а родины нет. Тридцать лет прошло с того времени, как доски с перекрытий дома сволокли и битый кирпич толстенных стен на мусор вывезли, а я так и не могу зайти в тот свой двор. На машине мимо еду − голову ворочу. Сердце мое превращается в дивоче серденько − на части трескается и слезы из трещин сочатся. Где широкая лестница с перилами толщиной в бедро, на которых отполированы десятки моих штанов? Где кухня размером с выставочный зал? Где дровяная печка, которую мама, вытопив, застилала одеялом, сама усаживалась сверху с книгой в руках, подогнув под себя ноги? Где веранда застекленная, по которой на самокате из доски о двух подшипниках можно было ездить? Где комнаты, у которых от полу до потолка, как от земли до неба? Где соседи, у которых я в коридоре всю жизнь подворовывал малосольные огурцы из открытых банок? Да и вообще, где они? Живы ли? У нас между семьями всегда были отношения теплого взаимного участия. И в радости, и в горе. На три семьи − три радио и один телевизор. Да я от тоски стенаю, когда понимаю, что никогда больше не увижу машиновозку с резиновым шлангом, заезжающую на наш двор через деревянные багряные ворота, чтобы очистить замечательный раздельный трехместный толчок, в котором легко и просторно птицей сиделось. Яблони где? Антоновка и Белый налив?
Где, где? − в моей голове, пока она по жизни на моих раменах колыхается. Дальше − не знаю.
Нам дали две квартиры. Мы с мамой заехали в новую. Прабабушка с бабушкой решительно не захотели уезжать со двора и обменялись на убогую хрущевку на четвертом этаже с кривым потолком под крышей как раз над квартирой, где жила Софья Андреевна. Четвертый этаж! А им на двоих сто восемьдесят лет. Но это был единственный вариант, чтобы остаться во дворе. Соучастники по обмену были бесконечно рады подвалившей им удаче.
Все мои родные женщины − прабабушка Мария, бабушка Клавдия, мама Валентина пред последней чертой в этой жизни поупадали и поломали шейки своих бедренных костей.
За прабабушкой ухаживала бабушка. Обтирала ее, переворачивала, читала вслух Евангелие. Помню, как прабабушка когда-то заплакала от боли и слезно попросила бабушку: «Клавуся, поцелуй меня». Бабушка нагнулась к ней с поцелуем и та, как младенец, обвила ее руками.
Когда сама бабушка поломалась, то первые пять часов скорую помощь не вызывала, хотя телефон у нее был под рукой. Она в свои восемьдесят пять, будучи полной женщиной, ползла потихоньку с телефоном в руках через всю комнату к креслу, на котором лежал халат. Хотела укрыть свои ноги, ей было стыдно.
Мама упала на улице. По вызову прохожих, приехала скорая. Мама сказала врачу, что сломала шейку бедренной кости. Тот спросил ее, откуда она знает? Мама ответила, что знает.
Когда умирала прабабушка в свои сто два года, бабушка позвонила мне и попросила сразу придти. Говорит, что бабушка зовет: «Где Женечка?». Пришел я уже к мертвому телу. Бабушка спрашивает меня без всякого укора, с одним только сожалением, с какой-то неловкостию, будто она виновата: «Что же ты, Женечка, раньше не пришел?». Отвечаю: «Да занят я был». Что я мог еще ответить? А она мне говорит: «Не переживай, Женечка, бабушка, молясь, тихонько отошла». От моей работы до их квартиры было триста метров.
Когда бабушка умирала в свои восемьдесят шесть, звонит мама, бывшая в последние дни рядом с ней и говорит: «Бабушка спрашивает, где Женечка? Приди скорее сынок».− «Сейчас, − говорю, − дела закончу и сразу приду». Пришел опять уже к мертвому телу. От моей работы до их квартиры были те же триста метров. Мама меня утешает, чуть ли не радостно говорит: «Не волнуйся, бабушка хорошо и тихо отошла. Листочек с молитвой в руках держала. Спросила за тебя, спустя время глубоко вздохнула и откинула голову на диване».
Мама в свои шестьдесят семь умирала в больнице, просила, чтобы я не уезжал. Но у меня дела были. Уехал и сказал, что во вторник вернусь. Но дела не дали, пришлось переиграть на четверг. В среду позвонил Коля − отчим, он был все время рядом с ней и сказал, что мама умерла. Говорит, спокойно умерла, с утра все спрашивала: «Где Женечка?», потом молилась до обеда и тихо умерла.
И сказал Господь Каину: где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему?
Где, Женечка, бабушки твои и мама?
Последний свой год бабушка Клава просидела преимущественно в одиночестве на диване. Я отделался шикарной иностранной инвалидной коляской, которой она так и не воспользовалась. Завещание оставила на вырванном из тетради листочке в клеточку. Пыталась подравнять листочек ножницами, но из-за слабого зрения получилось не идеально. В завещании ни одного слова о квартире и вещах. Начиналось оно: «Детки мои дорогие, вы должны любить друг друга». И дальше весь листочек примерно на эту тему.
Сломанной бабушке помогала доживать Софья Андреевна со своими уже неважными силами. Денег твердо не брала, хотя бабушка всегда пыталась дать ей свои пенсионные копейки. Мама жила в другом городе, а мне было не до бабушек − в мои тридцать пять лет сладкая жизнь так увлекательно шумела со всех сторон, что я не успевал деньги тратить. Сашин папа гордился бы мной, если бы я был его сыном. Начальствую, работы валом, все получается и большие люди зовут на свои юбилеи.
Иногда забегу в богатый яркий магазин, наберу ненужных дорогущих продуктов и затащу полные пакеты на четвертый этаж. Бабушка и Софья Андреевна искренне радуются, хвалят меня. А потом Софья Андреевна бредет помаленьку в обычный ближайший магазинчик за тем, что надо. Через неделю я снова появлюсь довольный собой, чтобы осчастливить их бесполезным товаром.
Прошло года три после смерти всех моих и звонит Оля − дочь Софьи Андреевны, старшая сестра Саши, говорит:
— Женя, мама вчера умерла. Софья Андреевна.
— Ой! Олечка, горюю вместе с вами. Упокой, Господи, ее душу. Крепитесь! Когда похороны?
— Через три дня. Мама не дома умерла, за ней надо ехать. И Саше надо успеть приехать. Ты придешь?
— Конечно! Конечно! А куда?
— На центральное кладбище. У нас там есть место.
Еле нашел их в дальнем краю кладбища. Помню бесконечную морось, холод, толстенные тополя закрывающие своей листвой и без того мрачное небо. Среди дня было темно, как в период поздних сумерек. Священник с двумя певчими уже уходили, работяги лопатами забрасывали мокрые большие груды желтоватой земли в яму. Не успел я по-человечески проститься с Софьей Андреевной. Опоздал.
Оля приветливо улыбнулась, подала пирожок с конфетками и сказала:
— Как хорошо, что ты пришел.
— Да жаль, опоздал малость. Работа задержала.
— Ну, ничего.
— Оля, а как мама умерла?
— Она к Саше поехала погостить на недельку, помочь по хозяйству, а на обратной дороге умерла.
— В поезде?
— Нет. Она вышла из поезда.
— Зачем? Где?
— Посреди дороги.
Оля назвала небольшой городок, где вышла Софья Андреевна. Но я не помню его названия. Не помню даже, какой поезд был: то ли Одесса − Киев, то ли Одесса − Харьков. Наш город Сумы между Киевом и Харьковом расположен. Спросил бы сейчас у Оли, но она уже давно съехала с той квартиры и неизвестно, где ее искать. Сашиного адреса тоже не знаю.
— А почему она вышла?
— Мы через старые папины связи попросили людей выяснить, что было. Они нашли и поезд, и вагон, и проводников. Те сказали, что она была в полном здравии, но почему-то после обеда решила выйти на станции райцентра. Объяснять проводникам причину не стала.
— На вокзале умерла?
— Нет. Как выяснилось, в церкви. Я забирала маму и разговаривала со священниками и прихожанами, которые там были. Мама пришла на вечерню, стояла, молилась со всеми, потом во время службы вышла к столику, ну, который посередине стоит.
— К аналою.
— Да. Повернулась к людям лицом, поклонилась, попросила прощения, упала и умерла при всех.
Морось перешла в дождь. Землекопы зашевелились быстрее, провожающие поспешили к кладбищенской церкви. Оля с Сашей остались.
— Промокнем, − говорю.
— Да, да, Женя, иди быстрее в храм.
— А вы?
— Мы − ничего. Не утонем. Дождемся, веночки поставим и к вам пойдем.
— Да не-е, тогда и я с вами постою.
На портрете Софья Андреевна со своей неизменной тихой улыбкой.
Дождь еще более усилился. Медленно молча идем к церкви. Лужи почти не обходим, смысла нет: одежда промокла полностью, ноги забиты грязью по икры.
В моей голове растерянность. Как так можно: выйти, найти церковь и умереть? Если бы не Оля рассказывала, так и не поверил бы. Не было в моей голове понимания этой истории. Только спустя годы услышал: «Честна пред Господем смерть преподобных Его» и осознал, что значит: «Христианския кончины живота нашего, безболезненны, непостыдны, мирны…просим».
Жил-жил да так и не заметил в самолюбии своем и не понял умом дменным своим, кто рядом со мной был.
(8 голос, оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
Прочитала… Сразу Вспомнилось творчество Юрия Царика. Если бы он прочёл этот рассказ, уверена — крепко пожал бы руку тебе, Евгений.
Очень трогательный, можно сказать покаянный рассказ. Редкий случай, когда человек осознает свои «промахи». Написано душевно, люблю рассказы, в которых видишь себя. Благодарю.