Урок мужества

В день же десятый,  лишь,  свет разливая, денница возникла,
Вынесли храброго Гектора с горестным плачем трояне;
Сверху костра мертвеца положили и бросили в пламень.

Рано, едва розоперстая вестница утра явилась,
К срубу великого Гектора начал народ собираться.
Лишь собралися все (неисчетное множество было),
Сруб угасили, багряным вином оросивши пространство
Всё, где огонь разливался пылающий; после на пепле
Белые кости героя собрали и братья и други,
Горько рыдая, обильные слезы струя по ланитам.
Прах драгоценный собравши, в ковчег золотой положили,
Тонким обвивши покровом, блистающим пурпуром свежим.
Так опустили в могилу глубокую и, заложивши,
Сверху огромными частыми камнями плотно устлали;
После курган насыпали; а около стражи сидели,
Смо́тря, дабы не ударила рать меднолатных данаев.
Скоро насыпав могилу, они разошлись; напоследок
Все собралися вновь и блистательный пир пировали
В доме великом Приама, любезного Зевсу владыки.

Так погребали они конеборного Гектора тело.

Гомер «Илиада»

Его хоронили поздно ночью.  В глухом месте. Привезли на грузовике, завернутого в мокрый и грязный брезент. Грубо выкинули тело из кузова. Протащили по земле и водрузили на помост из старых автомобильных покрышек. Облили керосином и подожгли. Не было ни рыдающей вдовы, ни горестной матери, ни скорбящих товарищей по оружию. Их всех убили задолго до этого… Лишь враги. Да и то не больше десятка. Вместо багряного вина – баклажка со спиртом,  которая быстро ходила по кругу. Не было и надгробных речей – только приглушенный мат. Они боялись его самым большим, животным страхом, какой только может быть. Боялись и ненавидели. До колик.

Когда огонь погас, пепел развеяли по ветру. Место костра – закопали. А потом на этом месте много раз проехали грузовиком. Чтобы ни малейших следов. И уехали, радостно допивая спирт. Он мертв, они будут жить дальше. Простая логика

У него не было имени. Да это и не нужно. Так хоронили всех их. И в этом ряду он не был исключением. Их были тысячи, а врагов –  миллион. Не будет ни хвалебных песен, ни героических  легенд. Ни могилы, ни надгробного камня. Ничего. Их никто не вспомнит. Их словно и не было никогда. Родная земля приняла пепел. Он погиб за нее, и теперь это его высшая награда. Вот так хоронят героев. 

              Наши дни

Теплый майский день. Учительница вытянулась по струнке возле доски. Зазвенел звонок. Ученики послушно встали из-за парт.

— Дорогие дети, —  певуче начал она, — каждый год 9 мая мы отмечаем великий праздник — День Победы, победу советского народа в Великой Отечественной войне.Прошло 64 года, как окончилась война, которая унесла 27 миллионов жизней,  оставила в руинах города и посёлки, вывела из строя заводы и фабрики.Много горя и страха принесла война, но, несмотря на голод, холод, разруху, наш народ одержал победу, прогнал страшного врага. Наш народ победил фашизм.

В этот день мы чествуем ветеранов тех лет. И сегодня к нам пришел рассказать про свой героический подвиг Никифор Сергеевич Собакин. Давайте поприветствуем его.

    Дети зааплодировали ветерану. Он восседал в центре класса за столом, застеленнымбелоснежной скатертью. Все чинно: слева –  пластиковая бутылочка с минералкой, справа –  хрустальная ваза с цветами. Сзади –  серо-бурая  школьная доска с намалеванными цветными мелками праздничными лозунгами. Сверху, с обрамленного рушником портрета, гордо взирал Тарас Григорьевич Шевченко.

Никифору Сергеевичу было 87. Сухой седовласый старичок, опирающийся двумя ладонями на деревянную палочку с пластмассовым набалдашником, по форме напоминающим вороний клюв. Много медалей. И на правой, и на левой стороне пиджака. Они чешуйками наползалиодна на одну, образуя что-то наподобие панциря. Как там говорил Гомер про медногрудых данаев?

Ветеран помолчал, приподнял одну кустистую седую бровь и,  причмокивая,  начал рассказ. Он долго рассказывал про мирную советскую Родину и как в сорок первом  году на нее вероломно напал Гитлер. Он хотел превратить всех советских людей в рабов, а вместо Ленинграда сделать Гитлерград. И как фашистские бомбы падали на города и села. И как он, вместе с другими юношами и девушками, отправился на фронт побеждать коричневую чуму. Про Сталинград и Курскую дугу. Про освобождение Европы и поверженный Берлин. Рассказ был настолько банален, что мало отличался от того, что написано было в школьных учебниках. Да и много ли мог он рассказать:  ведь на фронте Собакин был только весной сорок пятого  года, а поверженный Берлин видел из окна особого отдела фронта. Где и трудился не покладая рук своих. Врагами его были не фашисты, а свои, красноармейцы – трусы, дезертиры, предатели, диверсанты. Он много насмотрелся в эти усталые глаза,  отправляя их на расстрел. Но детям же такого не расскажешь.

Потом Никифор Сергеевич впал в ступор и замолчал. Его взгляд отрешенно блуждал поверх голов учеников. Желая сгладить неловкую паузу, робко подала голос учительница:

— А еще, дети, после войны Никифор Сергеевич боролся с бандитизмом на Западной Украине.

— Да-да, – оживился ветеран. И начал рассказ:

— После того как победоносная Советская армия разбила фашистского зверя в его логове, на территории ее республик, бывших под оккупацией, в лесах скрывались тысячи предателей, диверсантов, бывших полицаев, старост, карателей и просто бандитов. Сначала их оставляли немцы,  чтобы они стреляли нам в спину. После Победы  они с оружием в руках продолжали воевать против Советской власти. Все ждали, что американцы придут или еще кто… Но мы и их били, – старик резко рубанул сухопарой ладонью воздух. 

Западная Украина, лето 1951 года

Старший лейтенант МГБ Никифор Сергеевич Собакин сидел в зарослях лопуха. Ему было очень страшно. Спецгруппа в составе одиннадцати  человек искала группу повстанцев. И нашла. Напоролась в лесу на их хорошо замаскированную засаду. Первых троих срубило пулеметной очередью практически в упор. Одновременно с этим командир группы,  подполковник Алехин, получил пулю от снайпера точно в затылок. Оставшиеся агенты залегли. Завязалась яростная перестрелка. Собакин же, почувствовав, что дело пахнет жареным, бросил автомат и спрятался в кустах. Бой был недолгим. В дело снова вступил снайпер повстанцев. Никифор Сергеевич услышал негромкие сухие щелчки. Шесть штук. По одному на каждого агента. И стало тихо. Собакин хотел  застрелиться, но ужас парализовал его. Единственное, что он успел сделать –  так это содрать гимнастерку с убитого в числе первых сержанта Сидорчука и напялить ее вместо своей.

— Вилазь, падло, а то вб’ю, – услышал он над собой громкий голос. Чья-то рука ухватила его за ворот и вытащила на полянку. Там его обыскали, отобрали ремень с кобурой, а затем сильным ударом усадили на корточки. Собакин пришел в себя и исподлобья осмотрелся… 

…  — А действовала у нас в районе одна банда. Большая очень. Хорошо подготовленные головорезы, натренированные в ихних лагерях, – Собакин мотнул головой назад, в сторону вероятного противника.-  Сидели по схронам, бункерам таким, значит, подземным. А ночью вылазили, спускались вниз и убивали всех, кто за Советскую власть. Детей, стариков, женщин… Учителей вот, — Собакин исподлобья покосился на классную руководительницу, — колхозников. Одним словом, всех, кого считали врагами. Настоящие бандиты… 

…Бандитов было всего шестеро. Пятеро –  молодые ребята, от силы 18-20 лет. Один из них, окровавленный, сидел возле дерева справа от него, а девушка, по-видимому, медсестра, перевязывала ему плечо и руку. Другой, с винтовкой, стоял слева и держал на мушке Никифора Сергеевича. Остальные стаскивали трупы убитых агентов  в центр поляны. Чуть поодаль стоял с автоматом в руках самый старший из них, долговязый мужчина лет сорока. Он хмуро осматривал место боя, не обращая внимания на пленного. «Это же сам легендарный Крук,– обреченно подумал Собакин, — теперь точно хана. Он долго охотился за ним, но свою встречу представлял несколько по-иному… 

…- Откормленные. Им припасы с самолетов сбрасывали. Или местное население грабили… Оружие новейшее, немецкое, прямо в  смазке. Обмундирование хорошее. Сначала им фашисты помогали, а потом, после войны, —  американцы или еще кто…. 

Это была ложь. Повстанцы были худые, грязные. Лица бледные, с темными кругами под впалыми глазами – от многомесячной зимовки в подземных бункерах, где  мало света. Изможденные постоянной игрой в кошки-мышки с тысячекратно превосходящим их противником.

Форма у них была ветхая, потрепанная, сразу видно: с чужого плеча, то ли трофейная, то ли краденая. В большинстве своем советская. Обувь стоптанная, плохая. Поэтому бандеровцы содрали со всех убитых агентов сапоги. Сняли и с еще живого Собакина. Не побрезговали. Оружие тоже старое. Еще со времен войны. Советское и немецкое – вперемешку. Видя,  как тщательно обыскивают трупы его товарищей, бережно подбирая каждый патрон. Собакин отметил, что с боеприпасами у них еще бОльшая беда.

Никакого тыла у них не было. До мифического НАТО – тысячи километров. Через социалистические Польшу, Чехословакию, ГДР. Там они тоже враги. Их ловят и убивают. Кругом. Повстанцев уже остались единицы. Население не поддерживает, боясь мести Советской власти. Земля горит у них под ногами, но они все равно сражаются. Зачем? Почему? На что надеются? Ведь шансов ни малейших. Этого чекист так и не смог понять. Разве горстка смельчаков способна сокрушить сильнейшую в мире систему?

В вещмешках спецгруппы нашелся сухпаек. Все бандеровцы, включая раненого, с жадностью набросились на него, на миг забыв про пленника. Но Никифор Сергеевич даже и не думал о побеге. Он лишь сидел и продолжал обреченно смотреть, как оголодавшие бойцы УПА давятся его обедом… 

…- Был среди них стрелок. Бывший мадьярский офицер. С пятисот  метров мог в лоб навскидку попасть. Много людей убил. Даже, говорят, самого Ватутина –  того, что Киев освобождал –  застрелил…

Ветеран грузно оперся на палочку старческими ладонями в пигментных пятнах. 

… Сзади, бесшумно ступая, словно кот, подошел снайпер повстанцев. Весь в камуфляже, винтовка замотана грязно-зеленой тканью. На вид ему было лет 30, может, больше. Что-то тихо и коротко сказал командиру. Никифор Сергеевич узнал и его. Это был Дух. По одним данным –  бывший снайпер батальона «Нахтигаль», чемпион Галичины по стрельбе, по другим – боец Красной армии, попавший в окружение в сорок первом… Убивал он Ватутина или нет –  также было спорно, но то, что стрелком был первоклассным – это без сомнений. Его боялись все. Немцы называли его Призрак, поляки – Дьявол… Он был смертоносен и неуловим уже много лет. Для всех спецгрупп МГБ от Карпат до Днепра он был в приоритете целей. После Крука. Искала его и группа Собакина. На свою беду, нашла. И вот он перед ним – полумифический снайпер Украинской Повстанческой Армии.

По нему трудно было сказать, кто он и откуда. Форма на нем была очень изношенной. Штопаной и перештопанной. Немецкая снайперская куртка и камуфляж. Но винтовка с телескопическим прицелом была явно советской. Источники не врали. Это была старая АВС36. Первая советская автоматическая винтовка. Бьет на полторы тысячи метров, 15 патронов в магазине. Капризная, но легкая и изящная. Она не понравилась Сталину за то, что позволяла стрелять как  одиночными,  так и очередями. Это ж перерасход патронов,  решил великий вождь всех народов и приказал свернуть ее производство. И действительно, жизнь солдата в Советском Союзе не стоила ничего, а патроны нужно было еще производить… В начале войны эта винтовка еще была на вооружении некоторых частей Красной Армии. Говорят, что в качестве трофейной –  и в Вермахте. Какой дорогой попала к Духу – неизвестно. Хотя повстанцы славились тем, что могли достать разное, подчас довольно уникальное оружие.

— Ім’я, звання, посада? – спросил по-украински тот же самый голос.

От сильного пинка Собакин завыл. Невыносимо хотелось жить.

— Говори!

— Братцы, — Собакин бухнулся на колени, — не убивайте!

Главарь бандитов повернулся к нему, стремительно подошел и рывком ухватил за грудь.

— Какой ты им брат, шкура?– сказал он на чистейшем русском языке, наклонившись к гэбисту. — Ты даже мне не брат.

Крук был русским. Из Воронежа. На войне с первых дней. Гвардии капитан. Медали, ордена. Летом сорок четвертого  года штурмовой инженерно-саперный батальон, в котором он воевал, брал укрепления противника на безымянной высоте. Операция была самоубийственной. Из-за плохой организации остался без поддержки остальных частей. Попал в ловушку. Две трети солдат погибло. Приняв командование, Крук вывел остатки батальона к своим позициям. Там его ждал расстрел.

— Ну и что, что герой, —  равнодушно сказал главный особист, – приказ товарища Сталина №227 – ни шагу назад.

Убив двоих конвоиров, Крук сбежал. Примкнул к отряду бандеровцев. Вскоре стал их командиром. Он был убежденным националистом. Но русским! Считал, что Россия и Украина –  одно целое. По-украински говорил очень плохо. Как он уживался с такими идеями среди повстанцев, где костяк составляли националисты украинские – уму непостижимо. Коммунистов люто ненавидел. Может, из-за семьи, половина которой сгинула в сталинских лагерях, а другая половина –  в разрушенном Воронеже… 

…-  Большую часть банды мы разбили. Другую  загнали в подземный бункер. И подорвали. Как сейчас помню, – Собакин радостно зажмурился, – летела эта смеричка метров на 200 вверх… Остатки потом еще долго добивали… 

…Часть отряда действительно обнаружили в подземном схроне. Предатель указал  место. Это было зимой того же года. Повстанцы сначала отбивались. Потом пытались уйти через другой ход. Но эмгэбшники заранее тщательно обыскали все вокруг и перекрыли малейшие пути к отступлению. Приоткрыв крышку люка бункера, по приказу Собакина бросили внутрь несколько газовых гранат.

— Сдавайтесь, бандеры! — кричали они. В ответ услышали несколько выстрелов, и все затихло. Не желая попасть в руки врагу, партизаны уничтожили все документы и покончили с собой, застрелив сначала свою молоденькую медсестру. Каратели подождали немного, затем один из них спустился вниз и удостоверился, что в живых уже никого нет. Тогда с помощью веревки стали вытягивать тела на поверхность. Их было всего пятеро. Молодые ребята, те самые, которых Никифор Сергеевич видел в лесу. Увидев их молодые лица, один из спецагентов, старый ковпаковец, сам бывший партизан,  расплакался. Дома у него были дети такого точно возраста. Тем же вечером на него донесли, и он исчез. Сочувствие врагу – страшное преступление. Правда, следует заметить, что донос писал на него не только Собакин, но и все те, кто был в тот момент рядом. Недоносительство –  тоже преступление.

Бункер, ставший некрополем, и вправду потом взорвали. Тела повстанцев выставили напоказ на площади райцентра. Как демонстрацию того, что будет с врагами Советской власти.

Но ни Крука, ни Духа среди них не было… 

…- А командир у них русский был. Да. Бывший власовец. Прямо из Берлина был прислан. Матерый, гад. Никого не щадил. Если коммунист или просто сочувствующий – сразу убивал.

 Собакин снова резко махнул рукой:

— А перед этим страшно мучил, изверг. Избивал, выкалывал глаза, уши резал… Да. Но я его все равно изловил. Взяли их в одном селе. А как поймали, на коленях он стоял и плакал. За жизнь свою молил… Все равно расстреляли, – ветеран стукнул палочкой об пол… 

            Это была неправда. Крук не мог стоять на коленях, даже если бы и захотел. Осенью пятьдесят второго года его маленькая группа была окружена в одном селе. Повстанцы пошли на прорыв. А он, как командир, прикрывал их отход к лесу. Был смертельно ранен. «Бандерловы» буквально изрешетили его. Ему раздробило выстрелом обе ноги и ранило в руку. Поэтому он не смог застрелиться. Разрывные пули оставили на теле страшные раны. Крук потерял сознание –  и к лучшему… Первым к нему подскочил ошалевший Собакин, уже капитан, получивший повышение  «за мужество и отвагу при исполнении…», и добил прикладом автомата. Отчаянно измолотил буквально в лепешку.

На поиски сбежавших была поднята целая дивизия. Весь район был перекрыт и прочесан так, что даже мыши не проскользнуть. В течение суток остальные повстанцы были уничтожены. Все, кроме одного… 

— А снайпер? —  робко подал голос один из школьников.

— Что снайпер? — непонимающе переспросил ветеран.

— С ним что случилось?

— Вместе с остальными тогда убили, когда банду брали. – Собакин довольно крякнул.            

…Духа убили только через год.

Даже оставшись один, он все равно наводил ужас на всю округу, уничтожая комсомольцев, партийных, сотрудников МГБ, да и просто «сочувствующих». Но сколько веревочке ни виться…

Одним осенним утром его обложили со всех сторон в роще на крутом холме. Бой длился много часов. Полторы сотни солдат, несколько спецгрупп «бандерловов», полдюжины снайперов – и ничего не могли с ним поделать. Тот лесок равняли землей из минометов. Неисчислимые цепи врагов упрямо лезли вперед. В ответ звучали тихие сухие щелчки его страшной, не знающей пощады  винтовки. И волна врагов откатывалась назад, оставляя след из убитых и раненых. И так раз за разом. Дух отчаянно отбивался, постоянно меняя позиции и стреляя практически без промаха. Он был словно невидим и вездесущ. Один против всех.

Никто и никогда не узнает, что чувствовал он в этот последний день своей жизни. Было ему больно или страшно? Плакал он? Молился ли Богу? А может, просто холодно и методично, словно в тире, щелкал врагов одного за другим, защищая свой холм – Голгофу. Толстощекий майор долго орал в рупор, предлагая сдаться в обмен на жизнь. Но стоило ему лишь слегка приподнять голову, как тут же получил пулю прямо между глаз.

Солдаты в ужасе крестились, поминая запрещенного Бога, и отказывались идти в атаку. Потом в винтовке Духа закончились патроны, и он стрелял из автомата, бросал гранаты… К исходу дня его убили. На его теле было около четырнадцати ран, полученных еще при жизни. Как он сражался так долго, не смог объяснить даже специально привезенный из города доктор. Сила духа, сказал он,  пожав плечами.

Разъяренные потерями каратели еще долго глумились над поверженным противником. А затем привязали цепью за ноги к грузовику и потащили. Так ликующие ахейцы когда-то привязывали к колеснице тело поверженного Гектора. В ближайшем селе на эту процессию согнали всех. Кто отказывался – били прикладами. Труп был настолько изувечен, что в нем трудно было опознать вообще что-либо. Женщины не плакали, лишь качали головами. Мужчины стояли хмуро, переминаясь с ноги на ногу. И бездействовали. Все боялись. Некоторые, правда, начали переговариваться между собой, что, мол, «Дух поклав купу москалів і пішов, а ті з переляку підкинули когось із своїх…» Про это узнавали, и скептики быстро исчезали без следа.

Так погиб последний повстанец этих мест.

Собакин уже к тому моменту давно пошел на повышение  и занял более спокойною должность, подальше от опасных лесов. Тела Духа он не видел. Может, поэтому еще долгие годы ему часто снились те страшные глаза на исхудалом лице. Он просыпался в холодном поту, оглашая ночь дикими криками. Но время все стирает… 

… — Вот сейчас, дети, говорят:  мол,  независимая Украина,мол,  воевали они за нее. Так простить надо. Хоть кого-то из них. Я вам так скажу: нет им, гадам, никакого прощения. До последнего вздоха помнить буду, что они творили, – решительно рявкнул Собакин. –  Никакие они не борцы за волю, не герои, а бандиты и фашистские прислужники. И не может тут быть никакой реабилитации. Я вот уже старый, а вам жить… И помните, несмотря на всю эту националистическуюпропаганду: нельзя переписывать историю нашей великой Победы. Голос Никифора Сергеевича дрогнул, и он взял граненый стакан с минералкой… 

…Холодное дуло пистолета уперлось Собакину в щеку.

— Я простой сержант, – плаксиво заныл он. – Я не чекист.

— А документы твои где? — ледяным тоном спросил Крук. –  Ах ты, сука!  — Он со злостью пнул Собакина, и тот опрокинулся навзничь.

— Не убивайте, мы же один народ, – лепетал он, упав на живот и обняв руками стоптанные сапоги командира повстанцев.

— Какой единый народ? –  насмешливо ответил Крук. –  Это я с ними один народ, – он кивнул в сторону остальных. –  А ты — падаль! Раб! Из-за таких, как ты, все…  — он сплюнул и врезал Собакину рукоятью по лицу.

Чекист затравленно оглянулся, ища хоть какой-то поддержки, и встретился взглядом с Духом. Тот посмотрел на него равнодушно и одновременно страшно.  Высомерно-презрительно, как смотрели в древние времена на рабов. От этого страшного взгляда Собакин обмочился.

Крук переглянулся со снайпером. Тот многозначительно повел щетинистым подбородком. Командир повстанцев сделал шаг назад. Собакин понял,  что сейчас его точно будут убивать. От бессилия он разревелся.

— Ну что ж ты, большевик, — уничижительно произнес Крук, – умри как мужчина! За Родину, за Сталина, за партию! Давай!! Орден дадут! Посмертно! – почти крикнул он, наведя на чекиста пистолет.

— Подождите! – завопил он и рванул нагрудный карман гимнастерки. Там уже покойный Сидорчук хранил фотографии своей семьи. – Пощадите! Семья у меня! Жена, детишек двое… Младшенький болеет очень… Пожалуйста… —  его рот скривился от рыдания.

Повстанцы опешили. Крук вырвал у него фотографии, посмотрел на них. Провел щербатым ногтем по серому глянцу, словно проверяя, настоящие ли. Переглянулся с остальными. А затем с размаху швырнул их прямо в лицо пленнику.

— Живи, гад, – тихо сказал он, – детишек благодари, – и отвернулся. Подхватив трофеи, повстанцы быстро растворились в лесу, оставив на поляне трупы и трясущегося, но вполне живого Собакина.

…Прозвенел звонок.

— Поблагодарим нашего гостя, – защебетала учительница.

— Спасибо! — хором закричали дети. Кто-то вручил ветерану букет цветов. А затем школьники, похватав ранцы и  радостно галдя,   выбежали из класса.

— С праздником, здоровья Вам, дорогой Никифор Сергеевич! —  заключила педагог. Затем подхватила под руки, помогая подняться, и повела в сторону учительской.

Там его ждал накрытый за деньги родителей сытный фуршет. Жизнь, в сущности, удалась. Независимая Украина, за которую до последней капли крови бился Дух и другие повстанцы, не предъявила ему никаких претензий. Не отобрала шикарную квартиру. Исправно платила щедрую пенсию и сохранила все льготы. Никто не копался в его биографии. Не поднял на свет эти и другие «художества» бурной молодости.  Каждое  9 Мая его продолжали звать в школы на  уроки мужества, чтобы он рассказывал подрастающему поколению о Великой Победе. И чествовали как уважаемого человека, ветерана.

Когда возвращался домой, к нему подошли улыбающиеся (юноша и девушка. Рассыпавшись в словах поздравления и благодарности, они прикрепили ему на лацкан пиджака оранжево-черную полосатую ленточку. Собакин смахнул старческую слезу – есть еще замечательная молодежь. И медленно двинулся дальше. Ну и что, что эта ленточка была  точь-в-точь в цветах ордена Славы, которого у Никифора Сергеевича никогда не было? А был он у другого человека. У зверски замученного карателями Крюкова Ивана Петровича, уроженца города Воронежа, русского, командира штурмового инженерно-саперного батальона. Разжалованного и приговоренного. Вычеркнутого навсегда. А потом ставшего легендой бесстрашного командира УПА  Крука.

(оценок ещё нет)

Загрузка...

Читайте ещё по теме:

Не найдено похожих записей...