Василий Чубур. Отзвук характеров чеховских героев-интеллигентов в прозе Юрия Царика

 Иногда при чтении произведений кого-то из современных авторов возникает ощущение чем-то знакомого мотива. Начинаешь вслушиваться и вдумываться, откуда он, из какой традиции, зазвучал? Эхом является, реминисценцией, попыткой переиначить уже спетую кем-то из классиков партию или заезженной до заикания проигрывателя пластинкой, извлеченной из докомпьтерных архивов очередным эпигоном?

Подобное произошло и когда редактировал книгу прозы сумчанина Юрия Царика¹и когда позже знакомился с другими его произведениями. Опознать исток зазвучавшего между строк мотива не составило особого труда – явно чеховский, хотя и предельно интерпретированный автором спустя целый век после возникновения оригинала. Какой именно? Гармонично соединивший несоединимое – минор и мажор, трагическое и комическое – в многоликом образе мудрости мира сего, различных типах ее носителей, интеллигентов. Казалось бы, столетие прошло (и какое! – перевернувшее с ног на голову не одно устоявшееся за века представление о добре и зле, реальных и мнимых ценностях), а типы эти в корневой своей сути не очень-то изменились. Все на пресловутые грабли «свободы, равенства и братства» наступают…

Интеллигент чеховского типа всегда недоволен настоящим. Претензии к нему и к себе многих героев произведений Чехова обобщил, пожалуй, студент Трофимов из «Вишневого сада»: «Громадное большинство интеллигенции, какую я знаю, ничего не ищет, ничего не делает и к труду пока не способно… Учатся плохо, серьезного ничего не читают, о науках только говорят, в искусствах понимают мало. Все серьезны, у всех строгие лица, все говорят только о важном, философствуют, а между тем у всех на глазах рабочие едят отвратительно, спят без подушек, по тридцати, по сорока в одной комнате, везде клопы, смрад, сырость, нравственная нечистота… Укажите мне, где у нас ясли, о которых говорят так много и часто, где читальни?.. Есть только грязь, пошлость, азиатчина…» 

Наверное, не только некоторые чеховские герои это видели, если довольно скоро (по меркам истории — почти мгновенно) появились и ясли, и клубы, и читальные залы в библиотеках, и азиатчина стала менее заметной, и многое другое, что на рубеже ХІХ–ХХ вв. казалось вообще невозможным. Да, ценою крови, большой крови, методами жестокими, часто просто нечеловеческими, но появились! Не только в каждом городе, но каждом поселке и селе. На огромном пространстве от Прибалтики до Владивостока. Появилась и новая интеллигенция, трудовая, советская, для которой и творческие союзы с домами творчества были созданы, и квартиры бесплатно давались, и гонораров многим хватало не только на хлеб с маслом… И что, она удовлетворилась настоящим? Сумела отстоять в критический момент хотя бы саму себя, не говоря уже о народе? Разве не соблазнилась какой-то коварной, западной (от слова «западня») силой, пообещавшей «свободу, равенство и братство», а вернувшей из небытия нищих, безработицу, проституток и беспризорников, плодящей алкоголиков и наркоманов?

Вот почему интересны герои прозы сумчанина Ю. Царика, особенно из книги «Кладка над прірвою» («Мостки над бездной» – перевод здесь и дальше мой), изданной в 1998 году и показывающей положение и состояние интеллигентов (учителей, инженеров, писателей и т.д.) после поражения СССР в «холодной войне», в период криминальной революции, ренессанса дикого капитализма и мародерства в невиданных доселе масштабах. Именно гармоничное сочетание трагического и комического в характерах роднит их с героями-интеллигентами Чехова, а еще – постоянный настрой на поиск смысла земной жизни…

Чуть ли не в каждой из чеховских пьес, во многих рассказах герои их жаждут работы. Ирина, Тузенбах и Вершинин из «Трех сестер», Астров и Войницкий из «дяди Вани», тот же Петя Трофимов и другие персонажи видят в ней спасение от обыденности, внутренних сомнений и терзаний. Но ведь многие из них уже работают. Астров – врач, Войницкий – управляющий имением, Вершинин – батарейный командир… Последний, кстати, утверждает, что работать необходимо ради светлого будущего, а «счастье – это удел далеких потомков». Ему вторят и другие персонажи. Герои Ю. Царика тоже работают – учителями, докторами, журналистами, строителями, актерами, есть среди них и профессиональные писатели, а некоторые, строившие это самое светлое будущее в советское время, получают копеечные пенсии. Но разговоров о счастье потомков уже не заводят, поскольку предчувствуют, что будущее, судя по отношению к жизни и самим себе их предельно массифицированых, расхристанных душевно и духовно потомков, вряд ли окажется для них светлым. Так в чем же дело? Почему работа, которой герои-интеллигенты занимались и занимаются, не приносит им счастья в текущем времени и не обещает такового в грядущем их наследникам?

Ответил еще Антон Павлович, делавший (конечно же, осмысленно) в разных произведениях акцент на упомянутой жажде работы. Ответил, например, устами приказчика Редьки из рассказа провинциала «Моя жизнь»: «Трудиться надо, скорбеть надо, болезновать надо, а который человек не трудится и не скорбит, тому не будет царства небесного…» Выходит, сами того не осознавая, интеллигенты тоскуют по той деятельности, о которой говорится в Евангелии: «Отец Мой делает, и Я делаю…», то есть о спасении души, о духовном очищении. Никакая другая работа не может принести им удовлетворения и успокоения, только внутренняя, по уничтожению в себе самом раба страстей. Краешком глаза теперешний герой-интеллигент его замечает, однако не имеет силы, чтобы по капле из себя выдавливать, нет у него и такой ненависти, чтобы уничтожить, испепелить его в одно мгновение. Поэтому отворачивается от правды, которая глаза колет, и начинает обличать рабство в других, виноватя прежде всего сильных мира сего в его, рабства, существовании и, конечно же, социальные условия, вторя 3-му гостю из «Иванова» … Для этого и необходима ему свобода слова, но со временем, через век, приходит понимание, что «когда добиваются свободы слова, то теряют свободу мысли…»

Еще в античности прозвучало предостережение: за прометеев, то есть просветительский огонь награда одна – цепи и печень, терзаемая орлиным клювом. Интеллигент – Прометей наполовину. Считать себя просветителем, сеятелем «мудрого, доброго, вечного» – с удовольствием, а когда доходит до цепей и разодранной печени – нет уж, увольте. Тут и начинается крик о деспотизме, тирании, тоталитаризме, правах человека, равенстве и братстве… Не верит он в Геракла, которого должен породить просвещенный им народ. Интеллигент за справедливость, но в плоскостном ее понимании, за независимость, но такую, какой она ему представляется. А так не бывает: жизнь не плоскостная, а объемная, и представлений о ней – хоть отбавляй, вагон и маленькая тележка. Тем более, когда речь о том, кто говорит о себе: «Аз есмь Жизнь…»

Чехов создал «Черного монаха» и «Архиерея», когда православие в Российской империи стало чуть ли не бытовым атрибутом, а проза Ю. Царика родом из 90-х ХХ века, когда вообще религия резко вошла в моду, интерес ко всему иррациональному стремительно вырос, на что не могла не среагировать интеллигенция, уставшая от диктатуры атеизма. Но реагирует она по-своему, как привыкла, то есть, сосредоточившись на литературных источниках, прежде всего Библии. Цитировать Новый и Ветхий Заветы, послания апостолов, святоотеческие высказывания и т. д. – сколько угодно, а вот вникать в практику воцерковления, постигать опытным путем сущность Таинств – затруднительно, далеко не всем удается. Отсюда и понимание христианства героями цариковской прозы — отнюдь не православное, скорее, протестантское. Иначе и быть не может из-за причастности их к мудрости мира сего, которая есть «безумие перед Богом, хотя и призывает «жить по совести», а действовать – от «чистого сердца». Она пытается сделать человека цивилизованнее, духовно чище, улучшая из века в век внешние условия его существования, а всё на земле растет только изнутри – зернышко, семечко, любая зверушка и пташка, да и сам человек. Конечно, культура быта, комфорт и прочие блага современной цивилизации важны, однако не настолько, чтобы защитить и самых культурных, и самых окомфортившихся от неизбежности последнего вздоха и последующего за ним…

В критических ситуациях (и размышлениях) сегодняшние интеллигенты (не только в литературных и прочих произведениях) утешаются тем, что светлое будущее (не здесь, а в вечности) им уже обеспечено Голгофским крестом, забывая (или не зная) святоотеческое предупреждение, что «сотворивший нас спасти нас без нас не может». Монашество ими воспринимается как протест против «грязных следов власть имущих», социальной несправедливости, «чтобы не торговать совестью, как фарисеи…». Такое вот диссидентство! «Они (монахи) становились изгоями, – говорит герой рассказа «Мгновения», – бежали в леса и болота, и везде испытывали угрызения совести. Искали в ней спасения, а становились ее пленниками…» Однако смысл монашества, согласно Преданию Церкви, не в бегстве от извращенности «мира сего», а в исправлении с-о-вести, которая, согласно православной литургике, ² может быть и зачастую есть лукавой…

Нет у героев, изображенных в прозе современного писателя, того поиска проявлений истинной веры, который Чехов показал в «Студенте», засвидетельствовав тем самым свое понимание православия и Христа, который «избрал немудрое мира сего, чтобы посрамить мудрых». Конечно же, не случайно называл Антон Павлович самым любимым именно этот рассказ.³ 

Интеллигент – и чеховский, и современный – понимает зло сугубо по-мирски: как недостойные (с точки зрения морали) слова и поступки, а не как «оплодотворение своей души чужими мыслями» (святоотеческое), как то состояние души, из которого в потенции может отпочковаться добро, потому что больше не из чего ему, добру, взяться. Интеллигент же сознательно никому не причинит зла (неосознанно – сколько угодно), поскольку стремится выглядеть прилично. А следовательно, не совершит и настоящего добра, поскольку именно зло и есть его, добра, болезненный корень, требующий излечения, для чего необходимо искоренение (за ушко да на солнышко). Этого нельзя постичь рационально, можно только почувствовать духовным сердцем, из которого, помимо всего прочего, исходят злые помыслы, прелюбодеяния, лжесвидетельства, осуждения, лихоимство, зависть и т.д., ⁴ чему интеллигента не научили ни школа, ни вузы с академиями. Он вполне искренно может уверять, что говорит и действует от чистого сердца, а монахи знают, что для очищения сердца надо трудиться и трудиться, болезновать и болезновать, скорбеть и скорбеть…

Зато почти все герои-интеллигенты Ю. Царика вслед за чеховским Ивановым постоянно занимаются самоедством, считая это самопознанием. Не чувствуют между ними разницы, не понимают, что для того, чтобы в себе сомневаться, следует быть достаточно в себе уверенным. «Элементарная диалектика», – как выражается один из цариковских героев. Объектно-субъектные отношения во внутреннем мире человека (автокоммуникация, по определению Ю. Лотмана) должны быть уравновешены, не переходить ту грань, когда диалектическое единство  противоположностей разрушается в результате пирровой победы одной из них, порождая то раздвоение личности, которое в психиатрии диагностируется, как паранойя, шизофрения, маниакально-депрессивный психоз и т. п. В одном из рассказов Ю. Царика («Закон зеркала») интеллигент-пациент предлагает интеллигенту-психиатру поменяться местами. И это не аллюзия, по крайней мере не сознательный намек на «Палату №6», а закономерность, вытекающая из логики развития художественного образа, когда одна из частей раздвоенной личности отказывает другой в праве на знание границы между нормой и сумасшествием.

Если чеховские герои еще уповают на науку, якобы способную сделать земную жизнь более привлекательной, то современные их типажи смотрят на нее с вполне обоснованным опасением. Неужели Экклезиаст ради красного словца утверждал, что умножающий знание умножает печаль? С одной стороны, земная мудрость с ее моральными, нравственными основами не позволяет миру превратиться в зоопарк с раскрытыми настежь вольерами и террариумами. А с другой – при ее помощи (особенно научных достижений в сфере массовой коммуникации) не столько воспитывают человека, сколько дрессируют для вполне определенного функционирования в социуме, и культура становится чем-то наподобие цирка-шапито посреди базарной площади. Тут, кроме всего прочего, показывают и постмодернистские фокусы, когда жонглирование интертекстами становится весомой составляющей теперешней то ли буффонады, то ли клоунады…

Ему, интеллигенту, тяжело поверить (однако приходится), что все те классики, на произведениях которых он учился жизни в школе, все те профессора, труды которых он штудировал, будучи студентом, все те народные избранники, звезды эстрады, театральных подмостков, киноэкрана и прочая, которых он искренно считал носителями культуры, что все они обмануты,  как и он сам. Именно обмануты, обведены вокруг пальца какой-то непонятной, тайной силой, играющей судьбами не только отдельных людей, но и целых народов. Интеллигент обречен делать вид, что его знания чего-то да стоят, он вынужден играть в игру, правил которой знать не знает, вынужден жить самообманом, иначе просто нечем…

Интеллигент сегодня – поневоле торговец (но особенный – знаниями, эрудицией), не может не быть таковым, потому что мир этот, мудрости которого он поднакопил, давно уже превратился в базар, в рыночную, как теперь принято говорить, демократию, когда не то что любые земные ценности, а даже имя Божье превращают в товар, «произносят всуе». И он начинает это понимать: «…В Иерусалиме на Via dolorosa – крестном пути Христа – хозяйничают торговцы – потомки тех, кого Иисус выгнал из храма – они понастроили здесь множество кафе и магазинов, где при вспышках разноцветных ослепляющих реклам продают все, что связано с памятью о Спасителе. Потому что человеческая память – квалифицированный спекулянт…»

Виноватых нет. Все жертвы обстоятельств. Все – и дрессировщики тоже – в замкнутом круге мира сего, обреченного быть отражением (в кривых зеркалах «комнаты смеха») какого-то иного мира, более реального, дразнящего и пугающего. Да и любовь земная, вокруг которой столько коллизий в литературе и искусстве, тоже только отражение Любви, света которой земной человек не может выдержать… Не есть ли земное затмение солнца символом затмения земной любовью той Любви, которая продолжает распинать Себя, чтобы «свет во тьме светил»? Не потому ли и не получаются у них – и чеховских, и современных интеллигентов – романы любовные, которые распадаются, рассыпаются на рассказы об аффективных переживаниях после ухода возлюбленной. Один из цариковских героев начинает подозревать: «Кто больше любит, тот меньше живет». Правда, в прозе Ю. Царика «искалеченные любовью» не стреляются, как Треплев и прочие, а ныряют головой в асфальт с последнего этажа или в Псел с обрыва вместе с машиной. Впрочем, роман со счастливым концом обещает случиться, но у чеховского не интеллигента, а делового человека, наследника миллионного дела Лаптева («Три года»). Однако и тут промашка. Не она, возлюбленная, так чувства к ней оставляют героя, как и его собрата по такому несчастью из «Учителя словесности». И неизвестно, что печальнее…

Теперь, чтобы сеять «доброе, мудрое, вечное» », надо идти с протянутой рукой к тому, кто имеет бешенные деньги именно потому, что в нужное время и в нужном месте наплевал на это самое «доброе, мудрое, вечное» ради не очень добрых, не очень мудрых и вовсе не вечных ценностей, зато дающих (пускай и временное) ощущение превосходства над «лохами» всех уровней и типов (в том числе и гордящихся своей интеллигентностью). Культура никогда не умела зарабатывать. Это на ней, грешной, испокон веков зарабатывали, сутенерствовали и сутенерствуют, получая баснословные прибыли за ее унижение, за превращение бесценных ее сокровищ в рыночный товар с конкретной ценою… Однако она (если настоящая, а не фальшивая, поддельная) вечна, тогда как торговцы ею сменяют друг друга, теряют земные имена, исчезая в геростратовской безвестности…

Драма и чеховских, и современных интеллигентов, прежде всего, в том, что они зачастую отождествляют жизнь природную и духовную, то есть родовую, поскольку человек сотворен по образу и подобию Бога, который, как известно, есть Дух, Природа только сопутствует этому роду, находится «при», не являясь его сущностью, как то утверждают пантеисты. Кстати, слово «при-личный» также свидетельствует о том, что нравственность есть атрибут личности. Обязательный, но только атрибут, который можно использовать, имитируя личность, которой на самом деле в индивиде нет и в помине.

«И казалось мне, что прожил я жизнь не свою, – признается герой из рассказа Ю. Царика «Голубой дождь», – а какого-то другого человека: моя должна быть ярче и талантливее, должна оставить серебристый, словно хвост кометы, след. Я же не могу отыскать своего следа даже на земле…» Еще бы! Так натоптано «водимыми природой»⁵ за века, что человеческие следы и впрямь заметить нелегко. И все же они есть! О чем сегодня свидетельствует ослабевший, но все же не угасший интерес к произведениям А. П. Чехова и вообще к серьезной литературе, являющейся частью той особенной культуры, корни которой питаются духовным ядром православия.

«Ищите и обрящете!» – сказано всем, «имеющим уши», в какое бы время ни жили. Интеллигенты именно этого типа – и столетие назад, и теперь – ищут (вспомним Пастернака), окунаясь в неизвестность, прячут в ней свои следы (чтобы не затоптали окончательно), зачастую не отличая поражений от побед и все же не отступая ни единой долькой от лица. Да, порою неулыбчивого, печального, недоумевающего, разочарованного, огорченного, но все же лица, которое многие и многие так беззаботно теряют или продают за пресловутые «тридцать сребреников». А с лицом найти искомое, истинный смысл жизни, можно. И, возможно, не только на путях монашества.

Примечания

¹ Юрий Царик – современный украинский писатель, издавший несколько книг прозы, публиковавшийся в республиканских журналах. В определенных кругах сумской интеллигенции его, пожалуй, неслучайно называют «сумским Чеховым» .

² «Господи Боже… призри на мя грешнаго и непотребнаго раба Твоего, и очисти мою душу и сердце от совести лукавыя…» (Херувимская молитва из Божественной Литургии Иоанна Златоустого).

³ А. П. Чехов в воспоминаниях современников» . М., 1960. С. 514.

⁴ Новый Завет (Матф. 15:19, Марк. 7:22).

⁵ «Они как бессловесные животные, водимые природой…» (2-е Соборное послание апостола Петра 2:12).

(2 голос, оценка: 5,00 из 5)

Загрузка...

Читайте ещё по теме:

Не найдено похожих записей...